Пока я в ожидании прогуливался перед оградой хором, ко мне подошел какой-то человек, которого я принял за варвара по скифской одежде, но он приветствовал меня по-эллински, сказав «caire», так что я удивился, как это скиф говорит по-эллински. Представляя разноплеменную смесь, скифы, кроме своего варварского языка, легко изучают и унский или готский, а также и авсонский (чаще трактовка - т. е. латинский ), если у кого из них есть сношения с римлянами, но мало кто из них говорит по-эллински, кроме пленников, уведенных из Фракии и иллирийского побережья.
Это очень важное свидетельство, что элита Скифии тяготела к полиглотству. Еще Геродот отмечал, что с народами Сибири и Урала скифы находили общий язык с помощью опытных переводчиков (толмачей), способных говорить на семи языках
Но этих последних встречные легко узнавали по изорванным одеждам и нечесанным головам, как попавших в худшую участь; а этот был похож на богатого скифа, так как бил хорошо одет и острижен в кружок. Ответив на его приветствие, я спросил, кто он, откуда пришел в варварскую землю и почему принял скифский образ жизни. Он ответил вопросом, зачем я пожелал это узнать.
Я сказал, что причиной моего любопытства был его эллинский язык. Тогда он с улыбкой сказал, что он родом грек, но по торговым делам приехал в Виминаций, мезийский город на реке Истре, прожил в нем очень долгое время и женился на очень богатой женщине, но лишился своего состояния при завоевании города варварами и благодаря своему прежнему богатству был выбран самим Онегесием при дележе добычи; ибо пленников из числа зажиточных после Аттилы выбирали себе избранные скифы вследствие свободы выбора из множества пленных.
Отличившись в происшедших впоследствии битвах с римлянами и акатирским народом и отдав твоему хозяину-варвару по скифскому обычаю приобретенные на войне богатства, он получил свободу, женился на варварской женщине, имеет детей и, разделя трапезу с Онегесием, считает свою настоящую жизнь лучше прежней ...
И здесь очередной плюс боярину Онегесию, умело выястраивавшему отношения с зависимыми людьми.
Пока мы так разговаривали, один из домочадцев подошел и отворил ворота ограды. Я подбежав и спросил, что делает Онегесий, прося доложить ему, что я желаю нечто сказать от имени пришедшего от римлян посланника. Тот отвечал, что я, немного подождав, встречусь с ним самим, так как он собирается выходить.
И действительно, спустя немного времени я увидел его выходящим, подошел к нему и сказал, что римский посланник приветствует его и что я принес от него дары вместе с золотом, присланным от императора; а так как посол желает с ним повидаться, то где и когда ему угодно будет переговорить. Онегесий приказал своим людям принять золото и подарки, а меня просил доложить Максимину, что он тотчас придет к нему. Итак, возвратившись, я сообщил, что идет Онегесий; и он тотчас пришел в нашу палатку.
Поздоровавшись с Максимином, он выразил благодарность за дары ему и императору и спросил, зачем он его пригласил. Максимин ответил, что настало время, когда Онегесий приобретет среди людей большую славу, если он, придя к императору, своим умом уладит недоразумения и установит согласие между римлянами и уннами; ибо отсюда не только произойдет польза для обоих народов, но он и дому своему доставит всякие блага, так как и сам он и потомки его навсегда будут пользоваться милостями императора и его рода.
Онегесий спросил, что он может сделать в угождение императору или каким образом через него могут быть разрешены недоразумения?
Максимин отвечал, что, отправившись в Римскую империю, он сделает угодное императору, а недоразумения разрешит, если исследует их причины и устранит их по уставам мирного времени.
На это Онегесий возразил, что он скажет императору и окружающим его только то, чего желает Аттила; или римляне думают, продолжал он, настолько ублаготворить его, чтобы он изменил своему владыке, пренебрег полученным в Скифии воспитанием, женами и детьми и не считал рабство у Аттилы выше богатства у римлян.
Полезнее будет, если он, оставаясь на родине, смягчит гнев владыки в случае, если он рассердится на римлян, чем если приедет к нам и навлечет на себя обвинение, что он сделал не то, что угодно Аттиле. Сказав это и пригласив меня приходить и говорить с ним о том, что мы желаем от него узнать,— так как постоянные посещения его Максимином, как лицом высшего достоинства, были бы неприличны, - он удалился. На следующий день я пришел ко двору Аттилы с дарами для его жены, по имени Креки; от нее он имел троих детей, из которых старший стоял во главе акатиров и прочих народов, живших в припонтийской Скифии.
Внутри ограды было множество построек, из которых одни были из красиво прилаженных досок, докрытых резьбой, а другие - из тесаных и выскобленных до прямизны бревен, вставленных в деревянные круги; эти круги, начинаясь от земли, поднимались до умеренной высоты
Стоявшими у двери варварами я был впущен к жившей здесь жене Аттилы и застал ее лежащей на мягком ложе; пол был покрыт войлочными коврами, по которым ходили. Царицу окружало множество слуг; служанки, сидевшие против нее на полу, вышивали разноцветные узоры на тканях, которые накидывались для украшения сверх варварских одежд.
Приблизившись к царице и после приветствия передав ей дары, я вышел и отправился к другим строениям, в которых жил сам. Аттила, чтобы подождать, когда выйдет Онегесий: он уже вышел из своего дома и находился у Аттилы. Стоя среди всей толпы, — так как я был уже известен стражам Аттилы и окружавшим его варварам, и потому никто мне не препятствовал,— я увидел шедшую массу народа, причем на этом месте поднялся говор и шум, возвестивший о выходе Аттилы; он появился из дворца, выступая гордо и бросая взоры туда и сюда.
Когда он, выйдя с Онегесием, стал перед дворцом, к нему стали подходить многие, имевшие тяжбы между собой, и получали его решение. Затем он возвратился во дворец и стал принимать прибывших к нему варварских послов.
Это привычный затем ритуал и для русских князей.
Пока я ждал Онегесия, Ромул, Промут и Роман, прибывшие из Италии послами к Аттиле по делу о золотых чашах (из царских погребений), в присутствии констанциева спутника Рустиция и Константиола, уроженца подвластной Аттиле области пеонов, вступили со мной в разговоры, спросили, отпущены ли ми, или принуждены оставаться.
Я сказал, что именно об этом хочу спросить Онегесия и потому жду у ограды, а затем, в свою очередь, спросил, дал ли им Аттила благоприятный и дружественный ответ по их посольскому делу. Они отвечали, что он решительно не изменяет своего мнения и объявляет войну, если ему не будут высланы Сильван (начальник монетного стола в Риме ) или кубки.
Пока мы удивлялись безумию варвара, посол Ромул, человек опытный во многих делах, прервав наши речи, сказал, что величайшее счастье Аттилы и происходяшее от счастья могущество слишком возвышают его самонадеянность, так что он не терпит справедливых речей, если не признает их выгодными для себя. Никогда никому из прежних владык Скифии или даже других стран не удавалось столько совершить в короткое время, чтобы владеть и островами на океане, и, сверх всей Скифии, даже римлян иметь своими данниками.
Стремясь достигнуть еще большего сверх существующего и увеличить свои владения, он желает двинуться даже в Персию.
Когда кто-то из нас спросил, каким путем может он притти в Персию, Ромул сказал, что Мидия находится не на большом расстоянии от Скифии и что уннам не безызвестен этот путь, так как они уже давно делали вторжение в Мидию, когда их родина была застигнута голодом и римляне не оказали им сопротивления вследствие случившейся тогда другой войны.
Таким образом пришли тогда в Мидию Басих и Курсих из племени царских скифов, предводители больших скопищ народа, впоследствии прибывшие в Рим для заключения военного союза (считают, что эти ближе не известные гунские вожди, пытавшиеся завоевать царство Сассанидов, совершили свой поход, видимо, еще вначале V в; хотя Sеесk, RE, III, 41 относит его к середине этого века ).
Перешедшие говорили тогда, что они прошли пустынную страну, переправились через озеро, которое Ромул считал Меотидой, и через пятнадцать дней пути, перевалив через какие-то горы, вступили в Мидию [такой путь гуннов лежал через Азовское море, а затем через Кавказ по Дарьяльскому ущелью («Сарматские ворота» древних авторов)].
Пока они опустошали страну своими набегами, выступившие против них полчища персов наполнили стрелами разлитое над ними воздушное пространство, так что унны из страха перед наступившей опасностью обратились вспять и перевалили через горы с небольшой добычей, так как большая часть ее была отнята мидянами. Опасаясь преследования со стороны неприятелей, они повернули на другую дорогу и после пламени, поднимавшегося из подводной скалы [эта несомненно связанно с явлениями, наблюдавшимися в нефтеносных районах (в данном случае на Апшеронском полуострове), указывает на то, что обратный путь гуннов шел в обход Кавказа с востока, по скифским путям времен Мадия]…
Так и узнали они, что Мидия находится не на большом расстоянии от Скифии.
Итак, Аттила в случае желания пойти на нее походом не понесет больших трудов и не совершит длинного пути, так что покорит и мидян, и парфян, и персов и принудит их к уплате дани; ибо он располагает воинской силой, против которой не устоит ни один народ. Когда мы выразили желание, чтобы он пошел против персов и обратил на них оружие, Константиол сказал, что он боится чтобы Аттила, легко подчинив и персов, не возвратился владыкой вместо друга; теперь от римлян привозится ему золото ради его почетного звания, а если он подчинит парфян, мидян и персов, то он уже не потерпит, чтобы римляне присваивали себе его власть, но открыто признает их своими рабами и предъявит к ним более тяжкие и невыносимые требования.
Почет, о котором упомянул Константиол [Консул 445 г., комит и magister officioriim, пользовался большим влиянием при дворе Феодосия II, являлся другом Хрисафия и был в действительности послан к Аттиле, вместе с Анатолием, вероятно, в 449 г. Ср. Еnsslin, RE, XVII, 1, 845 cл. 4] , состоял в звании римского полководца, ради которого Аттила принял от императора имя прикрывающей (epikaluptontoV) дани (? в слове epikaluptontoV три последние буквы — диттография, откуда следует перевод: «имя, скрывающее <понятие> дани]. Ср. fr. 10,), так что сборы высылались ему под именем столовых денег, выдаваемых полководцам.
Итак Константиол говорил. что после покорения мидян, парфян и персов Аттила сбросит с себя это имя, которым римляне желают его называть, и звание, которым, как они полагают, они оказали ему почет, и принудит называть себя вместо полководца царем. Ведь он уже раз сказал в сердцах, что для того [т. е. императора] его слуги — полководцы, а его полководцы равны по чести с римскими императорами. Недолго спустя последует и увеличение настоящего его могущества. Знамение этого дал сам бог, открывший аресов меч, который считался священным и чтился скифскими царями, как посвященный владыке войн, но еще в древние времена исчез, а затем был вновь найден при помощи коровы .
Каждый желал сказать что-либо о настоящем положении дел, но так как в это время вышел Онегесий, то мы отправились к нему и предложили вопрос о том, что нам интересно было узнать. Он, переговорив сначала с некоторыми варварами, поручил мне узнать от Максимина, кого из людей консульского достоинства римляне пришлют в качестве посла к Аттиле.
Придя в палатку, я доложил, что было мне сказано, и условился с Максимином что следует отвечать на вопрос варвара, а затем возвратился к Онегесию и заявил, что римляне желали бы, чтобы он прибыл к ним для переговоров о недоразумениях, но что если это не удастся, то император пришлет посла, какого сам захочет. Он попросил, меня тотчас позвать Максимина и, когда он явился, повел его к Аттиле. Немного спустя Максимин вышел и сказал, что варвар желает, чтобы послом был либо Ном 3, либо Анатолий, либо Сенатор, а другого, кроме названных лиц, не примет. На ответ его, что не годится, приглашая людей к посольству, выставлять их подозрительными перед императором, Аттила сказал, что если они не согласятся исполнить его желания, то придется разрешить недоразумения силой оружия.
Когда мы возвратились в палатку, пришел Орестов отец с известием, что Аттила приглашает вас обоих на пир, который начнется в девятом часу дня.
В назначенное время мы явились на обед вместе с послами от западных римлян и остановились на пороге против Аттилы. Виночерпии подали нам по туземному обычаю кубок, чтобы и мы помолились, прежде чем садиться.
Сделав это и отведав из кубка, мы подошли к креслам, на которых следовало сидеть за обедом.
У стен комнаты с обеих сторон стояли стулья. Посредине сидел на ложе Аттила, а сзади стояло другое ложе, за которым несколько ступеней вело к его постели, закрытой простынями и пестрыми занавесями для украшения, как это делают эллины и римляне для новобрачных. Первым рядом пирующих считались. сидевшие направо от Аттилы, а вторым — налево, в котором сидели и мы, причем выше нас сидел знатный скиф Берих. Онегесий сидел на стуле-вправо от царского ложа. Против Онегесия сидели на стульях два сына Аттилы, а старший сидел на его ложе, но не близко к отцу, а на краю, смотря в землю из уважения к отцу.
Когда все было приведено в порядок, пришел виночерпий и подал Аттиле кубок вина. Приняв его, он приветствовал первого по порядку; удостоенный чести привета встал с места; садиться следовало лишь после того как, пригубив кубок или выпив, Аттила отдавал его виночерпию.
Севшему оказывали таким же образом честь все присутствующие, беря кубки и после приветствия отпивая us них У каждого был один виночерпий, который должен был входить по порядку после выхода виночерпия Аттилы.
После того как удостоился почести второй гость и следующие, Аттила почтил и нас таким же приветом по порядку мест. После того как все были удостоены этого приветствия виночерпии вышли, и были поставлены столы после стола Аттилы для каждых трех или четырех гостей или даже большего числа; таким образом каждый имел возможность брать себе положенные на блюда кушания не выходя из ряда седалищ.
Первым вошел слуга Аттилы с блюдом, наполненным мясом, а за ним .служившие гостям поставили на столы хлеб и закуски. Для прочих варваров и для нас были приготовлены роскошные кушанья, сервированные на круглых серебряных блюдах, а Аттиле не подавалось ничего кроме мяса на деревянной тарелке. И во всем прочем он выказывал умеренность: так, например, гостям подавались чаши золотые и серебряные, а его кубок был деревянный.
Одежда его также была скромна и ничем не отличалась от других, кроме чистоты; ни висевший у него сбоку меч, ни перевязи варварской обуви, ни узда его коня не были украшены, как у других скифов, золотом, каменьями или чем-либо другим ценным. Когда были съедены кушанья, наложенные на первых блюдах, мы все встали, и вставший не возвращался к своему креслу прежде, чем каждый гость из первого ряда не выпил поданный ему полный кубок вина, пожелав доброго здоровья Аттиле.
Почтив его таким образом, мы сели, и на каждый стол было поставлено второе блюдо с другим кушаньем. Когда все взяли и этого кушанья, то снова встали таким же образом, выпили и опять сели. При наступлении вечера были зажжены факелы, и два варвара, выступив на средину против Аттилы. запели сложенные песни, в которых воспевали его победы и военные доблести; участники пира смотрели на них, и одни восхищались песнями, другие, вспоминая о войнах, ободрялись духом, иные, у которых телесная сила ослабела от времени и дух вынуждался к спокойствию, пролил вали слезы.
После пения выступил какой-то скифский шут [дословно — поврежденный рассудком скиф] и начал молоть всевозможный вздор, которым всех рассмешил. После него вошел маврусиец Зеркон 78:
Эдекон убедил его приехать к Аттиле, чтобы при его посредстве получить обратно свою жену, которую он взял в варварской земле, будучи в тесной дружбе с Бледой; он покинул ее в Скифии, когда был послан Аттилой к Аэцию в виде дара. Но oн обманулся в этой надежде, так как Аттила рассердился за то, что он возвратился в его землю.
На этот раз он пришел во время пира и своим видом, одеянием и странной смесью произносимых им слов (он смешивал с авсонским языком унский и готский) всех развлек и во всех возбудил неугасимый смех кроме Аттилы. Последний оставался неподвижным не менялся лице и никаким словом или поступком не обнаруживал своего веселого настроения.
Только когда самый младший из сыновей, по имени Эрна, вошел и встал около него, он потрепал его по щеке, смотря на него нежными глазами. Когда я выразил удивление тому, что он не обращает внимания на других детей, а к этому относится ласково, сидевший рядом со мной варвар, понимавший по-авсонски и предупредивший, чтобы я никому не передавал его слов, объяснил, что кудесники предсказали Аттиле, что его род падет, но будет восстановлен этим сыном. Пока гости проводили ночь в пире, мы потихоньку вышли, не желая слишком долго засиживаться за попойкой.
С наступлением дня мы пришли к Онегесию, говоря, что нас нужно отпустить и не заставлять понапрасну тратить время. Он сказал, что и Аттила хочет нас отослать. Немного спустя, он стал совещаться с избранными людьми о желаниях Аттилы и составлять письмо для передачи императору в присутствии секретарей и Рустиция, уроженца Верхней Мезии, взятого в плен на войне, и, благодаря своему образованию, служившему варвару при составлении писем.
Когда он вышел из собрания, мы обратились к нему с просьбой об освобождении жены Силлы и детей ее, обращенных в рабство при взятии Ратиарии. Он не отказал в их освобождении, но хотел выдать их за большую сумму денег. Когда мы стали умолять его пожалеть их участь, приняв во внимание прежнее их благополучие, он сходил к Аттиле и отпустил женщину за пятьсот золотых, а детей отослал в виде дара императору. В это время и Крека, супруга Аттилы, пригласила нас отобедать у Адамия, заведывающего ее делами. Придя к нему с несколькими избранными лицами из туземцев, мы встретили радушное гостеприимство. Адамий почтил нас ласковыми словами и приготовленными кушаньями. Каждый из присутствующих по скифской учтивости вставал и подавал нам полный кубок, затем, обняв и поцеловав выпившего, принимал кубок обратно. После обеда мы возвратились в нашу палатку и легли спать.
На следующий день Аттила снова пригласил нас на пир, и мы по-прежнему пришли к нему и стали пировать. На ложе вместе с ним сидел уже не старший сын, а Оэбарсий, дядя его по отцу. В течение всего пира ласково разговаривая с нами, он просил нас передать императору, чтобы он дал Констанцию (который был послан к нему Аэцием в качестве секретаря) жену, которую обещал.
Дело в том, что Констанций, прибыв к императору Феодосию вместе с отправленными от Аттилы послами, обещал устроить нерушимый мир римлян со скифами на долгое время, если император даст ему богатую жену. Император согласился на это и обещал выдать за него дочь Саторнила, известного богатством и знатностью рода. Но этого Саторнила приказала убить Афинаида, или Евдокия (она называлась обоими этими именами; супруга Феодосия II ; убийство Саторнила, по Chron Marcell., относят к 444 г.).
Привести в исполнение обещание императора не допустил Зенон, бывший консул, имевший под своей властью большую рать исавров (потомков пиратов; с юга нынешней Турции), с которой он во время войны охранял даже Константинополь. Тогда, начальствуя над военными силами на Востоке, он вывел эту девушку из-под стражи и обручил ее с одним из своих приближенных, неким Руфом. После ее отнятия Констанций просил варвара не оставить без возмездия нанесенного ему оскорбления и дать ему в жены или отнятую девушку, или другую, которая принесла бы приданое. Поэтому-то во время пира варвар и поручил Максимину передать императору, что Констанций не должен быть обманут в поданной ему надежде, так как царю не приличествует лгать... Такое поручение дал Аттила, потому что Констанций обещал дать ему денег, если за него будет сговорена жена из очень богатых у римлян домов.
Выйдя с пира, по прошествии трех дней после этой ночи мы были отпущены с приличными дарами.
Вместе с нами. Аттила послал и Бериха сидевшего выше нас на пиру, мужа из числа избранных и начальника многих селений в Скифии, в качестве посла к императору, очевидно желая чтобы и он, как посол, получил дары от римлян. Когда мы во время пути остановились в одной деревне, был пойман некий скиф, перешедший с римской земли на варварскую в качестве лазутчика; Аттила приказал посадить его на кол.
На следующий день, когда мы проезжали через другие деревни, были приведены два человека из скифских рабов со связанными назади руками, убившие своих господ на войне; их обоих распяли на бревнах с перекладинами, привязав головами.
Пока мы ехали по Скифии, Берих сопутствовал нам и казался человеком спокойным и ласковым. Когда же переправились через Истр, он стал относиться к нам враждебно из-за пустячных предлогов, сообщенных ему служителями. Прежде всего он отнял коня, которого раньше подарил Максимину.
Дело в том, что Аттила приказал всем своим приближенным оказать Максимину любезность дарами,и каждый прислал ему коня, в том числе и Берих. Приняв несколько коней, Максимин отослал остальных обратно, желая умеренностью показать свое благоразумие. Этого-то коня отнял теперь Берих и не хотел ни ехать, ни кушать вместе с нами,так что заключенные нами в варварской земле связи продолжались только до сих пор.
Оттуда через Филиппополь мы двинулись по направлению к Адрианополю. Остановившись здесь на отдых, мы вступили в разговор с Берихом и упрекнули его за молчание, говоря, что он сердится на нас без всякой нашей вины. Успокоив его и пригласив на угощение, мы двинулись дальше. На дороге встретились с Бигилой, возвращавшимся в Скифию, и, сообщив данный Аттилой ответ на наше посольство, продолжали обратный путь.
По прибытии в Константинополь мы думали, что Берих сменил свой гнев на милость; но он оставался верен своей дикой натуре, продолжал враждовать и обвинял Максимина в том, что будто бы он в Скифии говорил, что военачальники Ареобинд [ Марциал] и Аспар [Флавий Ардабур Аспар, алано-готского или гунско-готского происхождения, родственник Плинты, консул 434 г. и полководец, командовавший варварскими силами империи в предприятиях на западе и на востоке] не имеют никакого значения у царя, и отнесся к ним с презрением, изобличая их варварское легкомыслие.
Так имперские интриги становились предметом обсуждения и в державе Аттилы.
Когда Бигила, продолжая путь, прибыл в те места, где в ту пору случилось быть Аттиле, его окружили подготовленные для этого варвары и отняли деньги, которые он вез Эдекону. Его самого привели к Аттиле, и последний спросил его, зачем он везет столько золота? Бигила сказал, что взял его из предусмотрительности о себе и своих спутникам, чтобы не потерпеть неудачи в посольстве по недостатку продовольствия или по неимению лошадей или нужных для перевозки багажа вьючных животных, которые могли погибнуть в продолжительном путешествии; кроме того, У него заготовлены были деньги и для покупки пленных, так как многие лица в римской земле просили его выкупить своих родственников.
На это Аттила сказал: «Нет, скверное животное (он назвал так Бигилу), ты не уйдешь от суда благодаря своим выдумкам и не будет у тебя достаточного предлога для избежания наказания, так как у тебя денег больше, чем надо для твоих расходов, для покупки лошадей и вьючного скота и для выкупа пленных, в котором я и отказал, когда ты приезжал ко мне с Максимином».
Сказав это, он приказал заколоть мечом сына Бигилы, тогда впервые сопутствовавшего ему в варварскую землю, если он не скажет раньше, кому и с какой целью везет он деньги. При виде юноши, ведомого на смерть, Бигила залился слезами и с воплями вскричал, что меч поистине должен быть занесен на него, а не на юношу, ни в чем не повинного.
Нисколько не медля, он рассказал задуманное им с Эдеконом, евнухом и императором и при этом. беспрестанно умолял, чтобы его убили, а сына отпустили. Аттила, узнав из сказанного Эдеконом, что Бигила ни в чем не солгал, приказал заключить его в оковы, пригрозив, что не освободит его прежде, чем он не пошлет сына и принесет ему в виде выкупа за себя еще пятьдесят литр золота. Итак Бигила остался в оковах, а сын его возвратился в римскую землю. Затем Аттила послал Ореста и Эслу в Константинополь .
Источники: arii.ru/08-2.html, museummilitary.com, trinitas.ru, oldru.narod.ru
© «Новгород.ру», 1997-2024
Републикация текстов, фотографий и другой информации разрешена только с письменного разрешения авторов.
Настоящий ресурс может содержать материалы 16+.