войти

Воспоминания Б.К Павлова. Волховский фронт.

Б.К. Павлов,
(1913-1995г.г.)

Воспоминания Бориса Константиновича Павлова, учителя из г. Куртамыша Курганской области

Дед мой – Павлов Захарий Павлович в 1857 году, в возрасте 12-ти лет, был прислан из Санкт-Петербурга, вероятно из какого-то сиротского приюта (через 87 лет мне придется участвовать в прорыве блокады этого города), на воспитание в крестьянскую общину села Долговка (сейчас Куртамышского р-на Курганской области), как говорили тогда: «на мiръ». За кров и еду он летом пас общественное стадо, а зимой помогал по хозяйству очередному крестьянину: убирал снег, навоз и т.д. Позже его отправили учиться, и он до своей кончины в 1905 году служил писарем Долговской волости. Отец – Константин Захарович, окончил Благовещенскую (в Уфимской губернии) учительскую семинарию и тоже до кончины в 1921 году работал заведующим Куртамышским высшим начальным училищем. Мать – Анна Дмитриевна (Абалакова), была учителем начальных классов. Моя тетя Нина Дмитриевна, сестра Нина, жена Зоя Петровна (в дев. Статных) и многие другие родственники – педагоги. В течение 91 года в Куртамыше династия учителей Павловых не прекращала работу в школе, всего же все наши родственники-учителя имеют 220 лет педагогического стажа, из них 149 лет приходятся на Куртамышский район.

Следуя семейной традиции, после окончания в 1930 году Куртамышской девятилетки с педагогическим уклоном в возрасте 17-ти лет, я стал учителем начальных классов в деревне Сорокино, затем – в Жуково. За парты тогда садились и старые и малые: днями учил мальчиков и девочек, а вечерами – их родителей. Жил на квартире у крестьянина – «цусимского» матроса, фамилии, к сожалению, я точно не помню, вероятно – Жуков, как и многие в деревне. Хозяин рассказывал мне, что он знал арифметику, поэтому был артиллерийским наводчиком на броненосце «Ослябя», тонул, был в японском плену. Конечно, в то время я и представить не мог, что тоже когда-то буду артиллеристом.

1930 год. Борис Павлов – учитель в с. Жуково

После первого года учительства, я понял, что знаний не хватает, поэтому решил продолжить образование в Пермском государственном университете им. Горького по специальности: аналитическая химия. Для того, чтобы заработать немного денег на учебу я отправился на заработки к родственникам в Термез (Узбекистан). Сначала я устроился работать буровым рабочим в геологоразведочную экспедицию. Работа в пустыне была очень тяжелой, и с каждым ударом кайла (кирки) мне все больше и больше хотелось продолжить образование. В дальнейшем освободилась вакансия учителя начальных классов и больше года я преподавал, из-за жаркого климата, басмачества и отдаленности здесь платили по тройным ставкам. От этого периода жизни в памяти осталась только страшная жара – из-за этого педсоветы проводили по ночам, школа, ее тогда даже официально называлась «европейской», многие преподаватели, ввиду отдаленности от центра, были из «бывших».

Отработав год в г. Термезе, я отправился поступать в Пермский государственный университет им. Горького. В годы учебы, 1932-1937, главным врагом студентов того времени был голод, многие не выдерживали и уезжали домой. Параллельно со мной в Пермском мединституте училась родная сестра Валентина, поэтому нам вдвоем было как-то легче терпеть невзгоды. Из сокурсников впоследствии вышло много лауреатов Госпремий, крупных ученых, организаторов технологий и производств, т.к. наступала новая ракетная и атомная эра и выпускникам университета было где приложить свои знания.

Жили мы общежитии барачного типа с печным отоплением, одна печь на две смежные комнаты. Поэтому девушки-студентки старались селиться через стенку с парнями, так как у самих притащить (приватизировать) со станции дрова, распилить, расколоть сил не было. Зато они старательно варили, гладили и чинили одежду соседям (бывали заплаты из-за общей бедности).

Атмосфера в отношениях между студентами была товарищеская, многие преподаватели были настоящими интеллигентами, еще с Императорского университета. Так, один профессор, доставал из кармана чистейший носовой платок, если не была приготовлена тряпка для стирания мела с доски. Состав студентов был неоднородным: пролетарии с рабфаков, дети служащих и учителей и очень мало детей «бывших», что не афишировалось в те времена, т.к. путь к образованию им официально был закрыт – лишенцы. Элитарность общества все же чувствовалась. Например, вначале я по-куртамышски называл основной продукт питания – пшенную кашу «просяной», что вызывало дружеские подколы и поправки у городских товарищей.

Была непонятная для нынешнего времени одержимость в учебе: могли всю ночь ставить опыты, а утром идти на учебу. Многие студенты подрабатывали репетиторством, разгрузкой вагонов и барж.

На каникулы я ездил домой только летом из-за нехватки денег. Зимние каникулы посвящал тем же опытам, библиотекам, театру.

ПГУ, зимние каникулы 1936 года.

Химия, как и физика, была в то время в преддверии величайшего научного и технологического взлета (атомного и ракетного века, века пластмасс и оргсинтеза), поэтому из сокурсников вышло много крупных ученых, лауреатов Сталинских премий, организаторов производства. Так, сосед по общежитию стал доктором наук в 30 лет, открыв способ изготовления мыла из нефти, а бензин из угля. Одногрупник Чумаков С.Я. впоследствии стал директором НИИ, разрабатывающий ракетное топливо. Фамилии многих сокурсников встречались потом в газетах в связи с награждением.

В 1937 году я окончил ПГУ по специальности «Аналитическая химия», с присвоением квалификации мл. научного сотрудника и был направлен в г.Челябинск, где недолгое время работал преподавателем химии в Институте хозяйственников, созданного для хоть какого-то образования малограмотных «красных директоров», выдвинутых из-за пролетарского происхождения. Затем уехал в Куртамыш к престарелой матери и работал учителем химии в средней школе.

В то время в Куртамыше я был вторым человеком с университетским образованием (первым был врач Я. С,Талызин, окончивший Юрьевский университет, отец моего друга Сергея Яковлевича Талызина). Вся молодежь, учившаяся в ВУЗах, была между собой хорошо знакома.

Окончив университет, в 1937 году вернулся в село Куртамыш преподавателем химии в средней школе. Как сельскому учителю, мне полагалась отсрочка от службы в армии, но осенью 1937 года я добровольно пришел в райвоенкомат для призыва. Судя по газетам, в мире было неспокойно, поэтому я решил встретить события специалистом-офицером, кроме того, считал, что надо сразу отдать воинский долг, а затем жить спокойно. В облвоенкомате Челябинска (Куртамыш в то время входил в Челябинскую область), после прохождения медицинской и мандатной комиссий, нас – троих призывников из Челябинской области, по разнарядке отправили ж/д транспортом в Тифлис (так тогда называли Тбилиси), в распоряжение Управления артиллерии Закавказского военного округа.

Определили нас на станцию Кухети, Грузинской СССР, в Закавказскую окружную артиллерийскую школу пиротехников (специалистов по взрывчатым веществам и боеприпасам) при арт. складе № 58, Закавказского военного округа – это был официальный почтовый адрес, т.к. место нахождения школы была военной тайной. По окончании школы выпускникам присваивалось звание «младший воентехник» (мл. лейтенант), срок службы (обучения) был один год, а принимались туда только лица имеющие высшее или среднеспециальное образование, с прекрасным здоровьем, без очков, высокого роста. Так вышло, что приняты в школу были в основном жители больших городов, не было тогда деревенских жителей в университетах. Все считались курсантами, принимали присягу и давали подписку о неразглашении тайны. Обмундирование было как у простого красноармейца, но на ногах брезентовые обмотки и спецботинки (в подметках были отверстия, куда ввинчивались шипы). Курс обучения был очень напряженным – по 10 часов в день. Он включал: обязательный курс пехотинца – строй, стрельба, штыковой бой, изматывающие марш-броски по горам с полной боевой выкладкой, иногда ночью. Артиллерийский курс – изучение горного 3-х дюймового орудия обр.1909 г., боевые стрельбы, конные марш-броски в составе батареи по горам, каждое орудие разбиралось на 7 конных вьюков.

Горная артиллерия.


Специальный курс (основной) – пиротехника (наука о взрывах), боеприпасы свои и вероятного противника (Англия и Япония), подрывное дело, тушение пожаров, маскировка, антидиверсионные мероприятия, практическая работа на артиллерийском складе. Кроме того ещё политическая учеба – История ВКП(б), краткий курс.

Через забор от школы стояла кавалерийская часть, все лошади были с обрубленными ушами – неумелые солдаты махали шашками. Они лазали к нам и просили хлеба, т.к. во избежание набора веса, норма выдачи была у них строго нормирована.

Запомнился мне первомайский парад 1938 года в Тифлисе. Наша школа (300 человек) шла, ротными коробками по 100 человек со штыками наперевес. Предварительно штыки начистили кирпичом, а шаг отрабатывали неделю. Вероятно, к 1945 году из проходящих тогда парадом, в живых останется немного, но тогда, как помню, было приподнятое настроение.

По окончании школы с отличием в 1938 г. мне было присвоено звание «младший воентехник» и я отбыл на жительство в Куртамыш. Впечатление от службы осталось наилучшее: учили крепко, кормили хорошо, а «дедовщины» и в помине не было. Вообще, по моему мнению, нас очень серьёзно готовили для боевых действий в горной местности, но война всё перевернула: мне пришлось сидеть в болотах на Волховском фронте. Выпусников своей Закавказской школы пиротехников среди сослуживцев-артиллеристов я не встречал никогда за все четыре года войны, предполагаю, что с довоенной (полной, горной подготовкой) их всех призвали в какие-то спецчасти, а я, в неразберихе начала войны, да ещё из села Куртамыш попал в общевойсковую 59 армию.

1 мая 1938 года, Закавказский в/о , ст. Кухети, Грузинская ССР,  фото сделано сразу после первомайского парада.

Окружной артиллерийский склад №58 входил в гарнизон, который был «маленьким государством» в республике Грузия со своей властью (военной), судом, водопроводом, образцовой пожарной командой и т.д., в наше время это называют военной базой. Склад представлял из себя громадный комплекс подземелий, казематов и казарм постройки еще царских времен. Все инструменты и гаечные ключи были медные. Во избежания высекания искры из гвоздя ботинок, спускаться в артиллерийские погреба в любое время года разрешалось только в валенках. В последствии это вызвало смех у сослуживцев, офицеров военного времени, заливавших водой тлеющие ящики со снарядами после бомбежек. Одним из специальных упражнений у курсантов было на время съехать по пожарному шесту с 3 на 1-й этаж так, чтобы не сжечь руки и одежду от трения. Петлицы и околыши у фуражек в школе были черные, эмблемы-«молотки», инженерные войска, хотя все были артиллеристы (опять шпиономания?). Обмундирование было как у простого красноармейца: пилотка, шинель, х/б гимнастерка, шаровары и, что удивительно, брезентовые обмотки и спецботинки (в подошве были отверстия куда ввертывались шипы). Несмотря на предубеждение, оказалось, что это очень удобная обувь, непромокаемая, легкая, только надо уметь обуваться.

В то время в Грузии жили значительно богаче, чем в Сибири. Это было заметно по одежде, повседневная одежда жителей была богаче нашей праздничной.

Командирский состав в школе был уже советского времени (царских к тому времени уже не стало). Образовательный уровень командиров был ниже курсантского: нередко по специальным, например, научным химическим дисциплинам, за преподавателя вели занятия курсанты. Впрочем, большинство командиров училось заочно, и охотно принимали помощь.


Состав курса обучения был следующим:

  1. Обязательный курс пехотинца:

  1. Артиллерийский курс:


  1. Специальный курс (основной, самый большой):

  1. Политическая учеба

Кроме этого изучали пехотный и артиллерийский Уставы.

Вернувшись домой, я начал снова преподавать химию в школе, жил вместе с матерью Анной Дмитриевной, в свободное время занимался охотой (горная подготовка пригодилась) с друзьями: Константином Ивановичем Золотавиным – хирургом и Сергеем Яковлевичем Талызиным – учителем, во Второй Мировой войне они тоже принимали участие, были офицерами (военврач и связист) – воевали с Японией в 1945 г.

Воскресение, 22 июня 1941 года я встретил, будучи в отпуске. Немедленно, начальство отозвало всех учителей и организовало «помощь фронту», косили сено в колхозе д. Назаровка, и это учительницы, приехавшие из больших городов или ленинградец, математик Леонид Николаевич Синайский – мой товарищ по охоте, он погибнет в пехоте как и многие другие учителя, из-за отсрочки не получившие военной специальности. Кормили на с/х работах прекрасно – калачи, молоко, мясо. Дома-то жили впроголодь, получилось, что больше проели, чем накосили. Все были уверены, что война закончится через несколько месяцев нашей победой, я даже, продлил свой охотничий билет на 1942 год. Моя «помощь фронту» продолжалась до 21 июля 1941 г., до мобилизационной повестки, где предписывалось своим ходом, как положено офицеру, прибыть в Пермь. Уличные соседи собрали, кто что мог: сухари, яйца, чай, сахар и самое ценное – табак.

В Юргамыш меня повез шофер Федор Лазарович Волянский – он незадолго до этого переехал из Западной Украины, в армию призван не был, его послали за эвакуированными. Действительно, на станции стоял вагон эвакуированных беженцев-евреев, но они все наотрез отказались ехать в Куртамыш, сказали, что продолжат путь в большие города: Омск, Новосибирск или в Среднюю Азию. Забегая вперед, скажу, что при демобилизации в конце ноября 1945 года в Юргамыше меня встретил опять вездесущий Федор со словами: «Так ты Борис живой? Очень рад, я тебя увез, я тебя и привезу – прямо к дому матери! А то всю войну я возил почту с похоронками». Позже Волянский жил в Кургане, бывал и у нас в гостях.

В Перми я был в офицерском резерве, жил в Красных казармах, как офицер имел свободный выход в город, поэтому заходил к знакомым по университету. В сентябре 1941 года получил назначение в полевой армейский артиллерийский склад, сокращенно: «ПААС» № 1394, вновь формируемой 59 армии в лесах под г. Вологдой, на должность мл. пиротехника, в звании мл. воентехник (мл. лейтенант), в этой армии я и прошел всю войну 1941-45г.г.

1941 год, Пермь, Красные казармы.


Почти все время (с апр.1942 г.) командующим 59 армией был генерал-лейтенант Коровников Иван Терентьевич. В отличие от управления тыла армии, интендантских, продовольственных, вещевых служб и др., которые были отдельно от строевых частей (их недолюбливали), артсклады входили в систему артиллерийского управления армии, были с линейными частями (арт. дивизионами и полками) под одним общим управлением – штабом во главе с командующим артиллерией 59 армии, генерал-майором артиллерии Дорофеевым Николаем Васильевичем. Все части в полосе армии, даже приданные (в 1944 году, при прорыве блокады Ленинграда в нашей армии было более 40 артиллерийских и минометных полков) подчинялась только ему.

«ПААСы» обеспечивали приемку, проверку, сортировку и выдачу непосредственно боевым частям боеприпасов, в том числе и стрелковых (миллионы винтовочных и пистолетных ТТ патронов для автоматов ППШ прошли через нас). Но авиационные и танковые части имели свою, отдельную систему снабжения. Структура «ПААСа» была следующая: штаб, оперативный отдел, где я служил, технический отдел, ж/д отдел, политотдел, хозчасть, особист и др. подразделения. Офицеры были все со специальным образованием, многие с высшим гражданским, рядовой состав был: шофера, связисты, кладовщики, грузчики, караульные. Как правило, складу придавался взвод охраны и автобат – до 100 машин. Он являлся лучшей целью для артиллерии, авиации и диверсантов противника, т.к. без боеприпасов, в отличие от других видов довольствия, воевать просто невозможно. Что бы исключить потерю непрерывно прибывающих сотен тонн боеприпасов, при оперативном отделе были организованы с десяток оперативных групп (подскладов), которые должны немедленно рассредоточиваться. Хранение и выдачу боеприпасов они производили в непосредственной близости от передовых позиций, особенно в наступлении. Одной из таких групп я и командовал, выдвигались мы колонной примерно из 10-ти автомобилей-полуторок по выдаваемым маршрутным листам: это карты-трехверстки с указанием места заброски и подписью начштаба. Горько шутили мы: «если что, то попадем прямо на небо», т.к. смерть была мгновенной и безболезненной, при взрыве десятков тонн боеприпасов всё окружающее уничтожалось без следа. Я несколько раз видел это: за горизонтом вспышка, затем огненный столб на высоту нескольких десятков метров (говорят, низколетящий самолет уничтожался ударной волной), затем сотрясение почвы и очень низкий гул. Так погиб в 1944 г. мой товарищ, курганец, инженер-капитан Марков Иван Николаевич, он увековечен на плите мемориала в Кургане. После войны я заезжал к вдове в Курган, рассказал всё.

В декабре 1941 г. наша вновь сформированная 59 армия прибыла на Волховский фронт, в только что освобожденный, ещё горевший г.Тихвин. Я прибыл на фронт вторым эшелоном артуправления, так первый был разбомблен начисто. Сразу же тоже попали под бомбежку, немецкие самолеты становились в круг и методично обрабатывали станцию. Запомнились мне эти бомбежки, постоянно висящий в небе разведчик – «рама», а нашей авиации в то время практически не было видно. «ПААС» №1394 развернулся и артиллерия 59 армии начала работать по противнику. Причем, первое время мы стреляли шрапнельными снарядами (по артиллерийски – стаканами) с клеймами еще царского времени. В условиях болотистой местности шрапнель хороша, но позже за всю войну она ни разу не применялись, т.к. была очень дорогой, а замена её – это дешевые осколочно-фугасные выстрелы. А вообще то в начале войны был настоящий «снарядный голод».

Местность на Волховском болотисто-лесистая, были там места, куда столетиями не ступала нога человека, грибов и ягод тонны, потом я прочитал: немцы называли эти места «волховскими джунглями», люди и техника по настоящему в болотах тонули. Печки мы растапливали артиллерийским порохом, длинным, как макароны, в землянках круглый год стояла вода, щели от бомб не выроешь, боеприпасы тоже не закопаешь, орудия, особенно тяжелые, устанавливались только на бревенчатых срубах, после нескольких выстрелов пушка проседала. Снаряды из-за топкого грунта частенько не взрывались – головная боль пиротехников с обеих сторон. Вообще, опытный пиротехник по разрыву снаряда определял калибр и тип боеприпаса. Дорог практически не было, только построенные с неимоверным трудом гати. Я очень высоко ценю своих фронтовых товарищей – армейских шоферов, иногда всё зависело только от них. Опытный водитель мгновенно укрывал машину при налете авиации. Кстати, любимая моя песня о войне – «Эх дороги». Впоследствии все волховские «болотосидельцы», я думаю и немцы тоже, от сырости остались без зубов.

В январе 1942 г. наша 59 армия, совместно со 2-й ударной, форсировав по льду реку Волхов, прорвала оборону противника в районе посёлка Мясной Бор. Это началась катастрофическая для фронта Любаньская операция. 2-я армия продолжила наступление, а нашей 59-й была поставлена задача держать «горловину» прорыва в основном артиллерией, что толком не получалось, мала была материальная база, а главное не было умения. Эти операции в середине и, особенно в конце войны, у тех же людей получались прекрасно. Видел я, как в прорыв был введён 13-й кавалерийский корпус Гусева, был мороз, лошади все в инее, а у солдат обморожены носы. Эти тысячи конников впоследствии будут окружены и рассеяны, но кони все же сослужат добрую службу, пойдут в пищу, мне и самому в окружении приходилось пробовать конину. В это время мне присвоили звание воентехника 2-го ранга (лейтенант) и назначили командовать опергруппой (подскладом). Наш ПААС №1394 временно переподчинили 2-й ударной армии и мы вышли на плацдарм на западном берегу Волхова, скоро начался ледоход, плацдарм ненадолго был отрезан. После саперы навели мосты и к нам начали поступать боеприпасы. Я развернул свою оперативную группу (подсклад), согласно приказа, в пойме реки, для маскировки под защитой деревьев, а ночью неожиданно Волхов разлился – половодье, мои боеприпасы оказались на острове. Пришлось 7 суток в ледяной воде с бойцами перетаскивать семидесятикилограммовые ящики со снарядами на возвышенное место. Всё это происходило под бомбежкой и артобстрелом. 18 мая начался очередной артобстрел, от разрыва меня бросило на землю, а сверху упала березка, когда очнулся, то пошел к своим, говорили товарищи: «ты шел как пьяный, шатаясь». Это была контузия, но в госпиталь не пошел, отлежался в землянке, позже очень болела голова. Весна и лето 1942 года было самым тяжелым временем за всю войну. Слышал, как немцы кричали по репродукторам: «Русс, Волхов – буль, буль!». Впрочем, и наша пропаганда так же предлагала сдаваться, хотя все понимали, что с плацдарма надо отступать. Вскоре артсклад опять вернули в 59 армию и мы заняли позиции в районе поселка Спасская Полисть.

Лето 1942 года, Волховский фронт, 59 армия

Какие только реки не попадались мне впоследствии за войну: и крупные – Висла, Одер, Нейсе, многие маленькие, но все они не могут заслонить то, что происходило на затерянных в лесах, дымно-горящих болотистых берегах Волхова. Непрерывно идущая безнаказанная бомбежка переправ, артобстрел, скопление машин с боеприпасами, техники, толпы окровавленных раненых, ждущих переправы, маршевые части идущие на пополнение и плывущие по течению трупы солдат, в основном наших. Мне не надо смотреть на карту этого района: на всю жизнь запомнились безвестные поселки – Мясной Бор, Спасская Полисть, Селищенский поселок, Большая и Малая Вишера. Вся операция закончилась окружением и уничтожением 2-й ударной армии к августу 1942, артиллерия 59 и 52 армий ничем помочь им не могли, был снарядный голод, до самой поздней осени выходили из окружения одиночные бойцы. Командовал 2-й ударной и сдался в плен там генерал Власов, который организовал потом прогитлеровскую армию и слово «власовец» стало синонимом слова предатель. Историки отмалчивались, но я то знаю, что солдаты 2-й ударной к «власовцам» отношения не имеют, они выполнили свой долг – погибли в окружении. «Горловина» у Мясного Бора летом сузилась до трехсот метров и простреливалась всеми видами оружия при массовом выходе людей. Это место впоследствии назвали «Долиной смерти», лежать, не захороненными остались там тысячи солдат.

14 ноября 1942 года, Волховский фронт. Офицеры полевого артиллерийского склада №1394, 59 армии.


После всех этих событий наша 59 армия в составе всего Волховского фронта перешла к стратегической обороне до января 1944 года – прорыва блокады Ленинграда. Одной из немногих радостей на войне была встреча с земляками. Прислали к нам в армию новую дивизию, кажется 165-ю, сформированную на территории Курганской области, с удовольствием я пообщался с земляками из деревень Куртамышского района. У них были брезентовые ремни, я предложил сменить на кожаные, они висели на деревьях, снятые с убитых солдат. Больше я их не видел. Прислали зенитный бронепоезд «Дзержинец» и сразу налет авиации, после я пошел по делам, а навстречу уличный сосед, тоже охотник - Петр Глебов, он служил на бронепоезде. Вернулся он в Куртамыш тоже живым, потом вспоминали встречу. Собственно было всего эти две встречи за всю войну.

Из быта: кормили красноармейцев по военному времени хорошо два раза в день, помогал офицерский доппаек, выдавали махорку, офицерский аттестат (жалованье) автоматически отправлялся в Куртамыш матери (зачем в болотах деньги?), обмундирововали 2 раза в год (зимой-полушубок и п/ш обмундирование, летом – х/б), зимой давали водку (привозили целые фляги), но я не пил. Достался мне из-за высокого роста американский полушубок, одна пола на полметра длиннее другой, чему я был очень рад- удобно спать. Офицеры шутили: «Ты, Борис похож на воина Чингиз-хана!», а сами мерзли – у них были шинели, а под ней ещё ватная телогрейка, что было неудобно. Вид у меня, как и всех был экзотический, зато тепло: бесформенный полушубок, седые валенки, солдатская шапка, однопалые меховые рукавицы. Надо сказать, что так мы выглядели только зимой в болотах Волховского фронта, а после в Европе офицеры следили за внешним видом, некоторые даже пошили себе кители с золотыми погонами. Я обходился гимнастеркой, полевыми погонами и солдатским ремнем, бывшим на мне с 1941 года. В качестве носовых платков фронтовики применяли парашютики от осветительных ракет.

Летом 1943 года, при позиционной войне, на высоких местах вся армия садила огороды, говорили, что и немцы тоже, причем на время полевых работ соблюдалось какое-то подобие временного перемирия. Чувства на войне тоже притупились, напился я сгоряча из какой-то лужи, потом посмотрел – на другой стороне лежит убитый солдат. Вообще к павшим на войне привыкли, после фронтовикам не нужна была помощь психолога – отвоевали и сразу пошли на работу, восстанавливать народное хозяйство, без эмоций.

Май 1943г., Ленинградский фронт. Только что ввели погоны.

В январе 1944 года наша армия принимала участие на решающем направлении в окончательном снятии блокады Ленинграда – Новгородская операция. Артиллерия армии была многократно усилена, более 1500 стволов и на каждый мы получили по 2,5 комплекта боеприпасов. Фронт противника был прорван и туда был введена танковая часть, мы выдвигались через несколько часов по следам танкистов. Дорога среди болот была одна, и танкистам попался на ней немецкий санитарный обоз. Они проехались по обозу и помчались дальше выполнять задачу, но один танковый след уходил в сторону за перелесок, я пошел по следу и понял – танк гонялся за одиноким санитаром.

В результате наступления был освобожден г. Новгород и блокада была снята. Я был в освобожденном Новгороде, город был весь заминирован, помню разрушенный памятник «Тысячелетия России» и сожженные старинные храмы.

Лето 1944года, Ленинградский фронт. Офицеры полевого артиллерийского склада №3135, 59 армии.

Весной и первой половине лета 1944 г. принимал участие в освобождении Эстонии в составе 2-й ударной армии, опять были временно приданы, в звании уже старшего техника-лейтенанта. Затем 59-ю армию переподчинили Ленинградскому фронту и перебросили против Финляндии на Карельский перешеек и острова Выборгского залива. Наша опергруппа (подсклад) располагался на острове, кажется «Уран-саари». Эти все острова были соединены с материком дамбами, запомнилась мне армада из 90 наших бомбардировщиков, пролетавших над нами бомбить финнов (сравним с 1941 годом), а на море господствовал Балтийский флот. Вскоре Финляндия запросила мира, поэтому боевых действий против неё мы практически не вели. Затем нашу 59 армию, проездом через г. Нарву отправили на 1-й Украинский фронт.

Этот фронт был создан для действий на направлении главного удара – с юга на Берлин, командовал им один из наиболее агрессивных и талантливых полководцев: Маршал Советского Союза – Конев Иван Степанович. Материальное, артиллерийское обеспечение ни в какое сравнение ни шло с второстепенным Волховским фронтом, армия была многократно усилена приданными соединениями, да и спрос со всех стал другой. Принимали участие в Нижне-Силезской и Висло-Одерской операциях, сидели на Сандомирском плацдарме. Брали города: Краков, Катовице и др. до самой чехословацкой границы уже по территории Германии. Все эти блестящие военные операции подробно описаны в различных мемуарах, поэтому на них останавливаться я не буду: мы к тому времени уже привыкли на войне. Бытовые же подробности известны по Волховскому фронту: война везде одинакова – люди гибли. Но сейчас в Европе было несравнимо легче: научились воевать, и тыл поставлял всё нужное в необходимых количествах, даже рельеф местностипомогал воевать – не был болотистым как под Волховом, а советская авиация господствовала в небе.

На одной из многочисленных рек три солдата вздумали глушить рыбу. Сели они в лодку и запаслись противотанковыми гранатами. Я подошел и предупредил их, что противотанковые гранаты для этой цели не подходят, т.к. имеют взрыватель мгновенного действия, а не дистанционного, как РГ-42. Кроме того, заряд у них очень мощный, кто шел на танк и бросал гранату без укрытия, погибал от своей же взрывной волны, это знал любой пиротехник. Солдаты не приняли совет и поплыли. Раздался взрыв, одного убило, одному вырвало глаз и только последний, контуженный пригнал лодку к берегу. По военному времени их должны были отдать под трибунал, статья – самострел.

В районе Кракова, около населенного пункта Освенцим, при передислокации, мы – офицеры артсклада увидели огромный лагерь: бараки до горизонта. Ограждение было снесено танками и, зайдя с краю туда в ближайший барак, поразились размерам, чистоте, громадным начищенным медным котлам и посыпанным песком дорожкам. Ни одного человека не было видно, решили, что это какой-то учебный лагерь вермахта, а оказался же один из крупнейших концентрационных лагерей.

Польское население при освобождении относилось к нам хорошо, хоронили наших погибших солдат с цветами и почестями, но при выводе войск потом – очень плохо, даже стреляли в спину. Запомнилось мне: в Польше я заказал шить фуражку, сшили 8-ми угольную, т.к. портной умел шить только национальные 4-х угольные конфедератки, а наши круглые не умел – попытался сделать круглую из 4-х угольной. Товарищи-офицеры смеялись: «Тебе, Борис, осталось вступить добровольцем в Войско Польское!», т.к. туда действительно шел добровольно-принудительный набор.

В мае 1945 года лежал я в госпитале по болезни челюстей, волховская сырость дала себя знать, в немецком городе Фалькенберг, вечером 9 мая в День капитуляции Германии меня посетил товарищ, наш начальник штаба, инженер-капитан Макаров Леонид Васильевич, принес бутылку, мы позже переписывались с ним, до самой его смерти в начале 60-х годов. Другой фронтовой друг – лейтенант Шилов Иван Алексеевич умрет в 1960 году.

Окончание войны наша 59 армия встретила в Германии около городов: Глейвиц и Обер-Глогау. Это бывшие западные немецкие города, готовящиеся к передаче Польше, причем оставшееся немецкое население открыто говорило, чтобы лучше под Россию идти, чем под поляков. Кстати, официальным началом 2-й Мировой войны в 1939 году, считается провокация немцев /или поляков?/ под г. Глейвицем, символично, что ставить точку над всеми этими событиями в 1945 году пришлось России в лице волховчан 59 армии. После капитуляции Германии командование стало организовывать временную администрацию, по всей армии стало искать офицеров с высшим или средним гражданским образованием или со знанием языков на административные должности. Мне пришлось недолгое время, до августа 1945 г., быть комендантом мелкого населенного пункта под г. Обер-Глогау. Оставшиеся немецкое население готовилось к переезду в собственно Германию, причем мужчин практически не было видно – погибли или в плену. Быт у немцев, против нашего, был высоко комфортным, например, помню погреба, облицованные кафельной плиткой, кирпичные дома и варенье, законсервированное герметично под стеклянной крышкой. Наехавшее поляки-партизаны, выглядели они как матросы-анархисты или махновцы времен гражданской войны: в пулеметных лентах, увешанные «лимонками» и т.д., постоянно конфликтовали с населением, приходилось улаживать это. Объяснял полякам, что пока здесь стоит Красная Армия без приказа никакой передачи собственности (домов) немцев не будет, не будет и мародерства, т.к. был у меня на этот счет строжайший приказ командования, а в подчинении комендантский взвод автоматчиков.

По окончании войны артуправлениям, в том числе и нашим полевым артиллерийским складам, было вменено в обязанности прием трофейного артиллерийского и стрелкового вооружения, собиравшегося в зоне ответственности армии. Было огромное количество именного огнестрельного и холодного оружия, например, никелированных пистолетов, но я столько его перевидел за войну, что оно вызывало стойкое отвращение, а некоторые офицеры брали, это не пошло им на пользу: или застрелились по пьянке, или проблемы возникли с НКВД. Но номер своего табельного пистолета ТТ я помнил всегда, прошел с ним все 4 года войны. После сдачи оружия было непривычно ходить не чувствуя его тяжести, я ведь даже спал с ним. Пистолет ТТ был у меня довоенного выпуска, т.е. более качественный чем выпуска военного времени.

Как охотника, отца интересовало охотничье снаряжение, поэтому он раздобыл себе и привез в Куртамыш невиданное по тем временам ружье – 6-ти зарядный охотничий автомат «Браунинг», к нему ящик папковых патронов 12 калибра, кроме того, обзавелся маленьким настоящим финским ножом. Когда расстрелял весь ящик, а больше взять патроны негде было, то продал ружье военкому Куртамыша (тот как доплату привез ружье «Зауер» под стандартный патрон). Нож, уже на моей памяти в 60-е годы, сдал в Куртамышский музей, где его через неделю украли. Охотой отец занимался с 20-х годов, как «тургеневский охотник», пешком, с собакой, был сеттер Верный, в трезвой компании (Золотавин и Талызин). В 50-е годы Б.К. сознательно прекратил занятие охотой, распродав все свое прекрасное снаряжение.

В начале августа 1945 года 59 армию стали выводить из Германии, общее направление – на восток, а куда именно – военная тайна, но все счит

Вы используете мобильную версию сайта.
Перейти на полную версию.

© «Новгород.ру», 1997-2024

Републикация текстов, фотографий и другой информации разрешена только с письменного разрешения авторов.

Настоящий ресурс может содержать материалы 16+.